Божественная литургия в Прощённое Воскресенье в Сухотинском Знаменском женском монастыре

В начале Великого Поста (в Прощеное воскресенье) Церковь вспоминает о главной трагедии в истории человечества — изгнании Адама из рая. Есть известное изречение (его приписывают разным людям – то Честертону, то Нибуру), что первородный грех – единственный из  христианских догматов, доступный непосредственному наблюдению. Люди самых разных убеждений соглашаются, что с миром что-то глубоко не так. Буддисты полагают, что существование – это страдание, и хотят уйти от него в Нирвану; марксисты рвутся этот мир переделать; гностики (всех видов) полагают, что он изначально плох и хотят сбежать из него в чистую духовность; христиане говорят о том, что он был создан благим и пал.

Атеисты используют это состояние мира, чтобы отрицать благого Бога; аргумент “от зла” самый серьезный в атеистическом наборе, фактически, единственный серьезный аргумент. У него есть, однако, принципиальная особенность, благодаря которой он, похоже, указывает совсем в другую сторону. Зло есть некая порча, что-то недолжное, что-то, на что мы реагируем словами “так не должно быть”. Смерть юноши – зло, потому что он должен был жить долго и счастливо; смерть старика – биологическая неизбежность, но мы тоже переживаем ее как зло. Люди должны любить друг друга и жить в братской приязни, поэтому проявления бесконечной войны всех со всеми есть зло.

Но тогда, чтобы говорить о зле, мы должны признавать что-то “должное”, то состояние мира и человека, которое нарушено злом, цель, мимо которой промахивается мир, путь, с которого он сбился. Мир и человек могут уклониться от своего подлинного предназначения, только если это предназначение существует: вы не можете сбиться с пути, если никакого пути нет. Но если это так, то есть Тот, кто предназначает, воля и замысел, начертавшая путь, с которого мы сбились.

В мире без Бога говорить о зле бессмысленно – ну да, все живое грызет друг друга, а вы как думали? Жизнь есть воля к власти, смерть – обязательная часть процесса, этика любви и сострадания – ухищрение слабых, которые хотят обуздать сильных, совесть – “голос стада”.

Чтобы говорить о зле, мы должны признать две реальности – в основании мира лежит благая воля, которая задает его предназначение, то, каким он должен быть; мир от этого предназначения отпал. Как произошло это отпадение? У нас есть не только библейское повествование о падении Прародителей, у нас есть непосредственный опыт – мы повторяем это падение семь раз на дню, когда поступаем не так, как должны. У нас есть свобода выбора, и мы выбираем – неправильно. Доктрина грехопадения очень точно описывает наш опыт.

Но не только опыт наших личных падений, но и опыт нашей надежды. Если мы видим наше нынешнее состояние как падшее, неестественное, ненормальное, мы можем надеяться на спасение; если это нормальное состояние, то и надеяться нам не на что. Если мы пребываем в изгнании из отечества, это значит, что отечество у нас есть и есть надежда вернуться.

Если мы уже на месте, то нам некуда больше возвращаться. Доктрина грехопадения говорит о том, что мы — принцы в изгнании, и эти лохмотья — остатки царственного одеяния, и что Отец намерен вернуть нас в прежнее достоинство; отрицая падение, мы признаем, что родились и умрем нищими, и эти лохмотья — все, что у нас было, есть и когда-либо будет.

Мы переживаем тоску по Отчему Дому, и где-то в глубине нашего сердца всегда живет плач Адама по утерянному раю, томление по небесной радости, по чему-то бесконечно большему чем все, что нам может дать этот мир. Мы, конечно, можем – как некоторые это и делают – объявить эту тоску иллюзией, решить, что человек – это не принц в изгнании, а дисфункциональная обезьяна, которая, в силу какого-то случайного эволюционного сбоя, приобрела странные потребности, выходящие за рамки биологического императива – плодиться, чтобы пожирать, и пожирать, чтобы плодиться. Мы можем подавлять в себе эту тоску, ни на минуту не оставаясь в тишине и забивая всю свою жизнь хоть чем-нибудь – работой, развлечениями, политикой, препирательствами, скандалами – чем угодно, лишь бы не оставаться наедине с собой и своей бедой.

Но мы можем – как зовет нас Церковь – дать волю слезам и оплакать свою горькую потерю: “Раю мой, раю, прекрасный мой раю! Раю мой, раю, прекрасный мой раю!” И тогда мы обретем надежду – вернуться домой, к той вечной радости и вечной красоте, и вечному ликованию, от которого мы отпали в Адаме и к которому возвращаемся во Христе.